Неточные совпадения
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы вы все-то видели, о господи! А сколько, сколько раз я ее в слезы вводила! Да на прошлой еще
неделе! Ох, я! Всего
за неделю до его смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько раз я это
делала. Ах, как теперь, целый день вспоминать было больно!
Варвара. Ни
за что, так, уму-разуму учит. Две
недели в дороге будет, заглазное дело! Сама посуди! У нее сердце все изноет, что он на своей воле гуляет. Вот она ему теперь и надает приказов, один другого грозней, да потом к образу поведет, побожиться заставит, что все так точно он и
сделает, как приказано.
— Вот тебе и отец города! — с восторгом и поучительно вскричал Дронов, потирая руки. — В этом участке таких цен, конечно, нет, — продолжал он. — Дом стоит гроши, стар, мал, бездоходен.
За землю можно получить тысяч двадцать пять, тридцать. Покупатель — есть, продажу можно совершить в
неделю. Дело
делать надобно быстро, как из пистолета, — закончил Дронов и, выпив еще стакан вина, спросил: — Ну, как?
— А ужасный разбойник поволжский, Никита, узнав, откуда у Васьки неразменный рубль, выкрал монету, влез воровским манером на небо и говорит Христу: «Ты, Христос, неправильно
сделал, я
за рубль на великие грехи каждую
неделю хожу, а ты его лентяю подарил, гуляке, — нехорошо это!»
Ждем судов наших и начинаем тревожиться. Ну, пусть транспорт медлит
за противным NO муссоном, лавируя миль по двадцати в сутки, а шкуна? Вот уж два месяца, как ушла; а ей сказано, чтоб долее семи
недель не быть.
Делают разные предположения.
Вообще зима как-то не к лицу здешним местам, как не к лицу нашей родине лето. Небо голубое, с тропическим колоритом, так и млеет над головой; зелень свежа; многие цветы ни
за что не соглашаются завянуть. И всего продолжается холод один какой-нибудь месяц, много — шесть
недель. Зима не успевает воцариться и, ничего не
сделав, уходит.
Не прошло
недели деревенского житья, как Надежда Васильевна почувствовала уже, что времени у нее не хватает для самой неотступной работы, не говоря уже о том, что было бы желательно
сделать. Приходилось, как говорится, разрываться на части, чтобы везде поспеть: проведать опасную родильницу, помочь нескольким больным бабам, присмотреть
за выброшенными на улицу ребятишками… А там уже до десятка белоголовых мальчуганов и девчонок исправно являлись к Надежде Васильевне каждое утро, чтобы «происходить грамоту».
Вот, например, это было через
неделю после визита,
за который «очень благодарил» Бьюмонт Катерину Васильевну, месяца через два после начала их знакомства; продажа завода была покончена, мистер Лотер собирался уехать на другой день (и уехал; не ждите, что он произведет какую-нибудь катастрофу; он, как следует негоцианту,
сделал коммерческую операцию, объявил Бьюмонту, что фирма назначает его управляющим завода с жалованьем в 1000 фунтов, чего и следовало ожидать, и больше ничего: какая ж ему надобность вмешиваться во что-нибудь, кроме коммерции, сами рассудите), акционеры, в том числе и Полозов, завтра же должны были получить (и получили, опять не ждите никакой катастрофы: фирма Ходчсона, Лотера и К очень солидная) половину денег наличными, а другую половину — векселями на З — х месячный срок.
— Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у вас дело еще не кончено, а ты уж наговорил, что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то, чего еще не видал; впрочем, это ничего; не
за неделю до нынешнего дня, так через
неделю после нынешнего дня, — это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые
делал по воображению; найдешь даже лучше, чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
Обед подается по-праздничному, в три часа, при свечах, и длится, по крайней мере, полтора часа. Целая масса лакеев, своих и чужих, служит
за столом. Готовят три повара, из которых один отличается по части старинных русских кушаньев, а двое обучались в Москве у Яра и выписываются в деревню зимою на несколько
недель. Сверх того, для пирожных имеется особенный кондитер, который учился у Педотти и умеет
делать конфекты. Вообще в кулинарном отношении Гуслицыны не уступают даже Струнниковым.
Раз в
неделю хозяйки кое-как моют и убирают свою квартиру или
делают вид, что убирают, — квартиры загрязнены до невозможности, и их не отмоешь. Но есть хозяйки, которые никогда или,
за редким исключением, не больше двух раз в году убирают свои квартиры, населенные ворами, пьяницами и проститутками.
По субботам, когда дед, перепоров детей, нагрешивших
за неделю, уходил ко всенощной, в кухне начиналась неописуемо забавная жизнь: Цыганок доставал из-за печи черных тараканов, быстро
делал нитяную упряжь, вырезывал из бумаги сани, и по желтому, чисто выскобленному столу разъезжала четверка вороных, а Иван, направляя их бег тонкой лучиной, возбужденно визжал...
Мой Надворный Суд не так дурен, как я ожидал. Вот две
недели, что я вступил в должность; трудов бездна, средств почти нет. На канцелярию и на жалование чиновников отпускается две тысячи с небольшим. Ты можешь поэтому судить, что
за народ служит, — и, следовательно, надо благодарить судьбу, если они что-нибудь
делают. Я им толкую о святости нашей обязанности и стараюсь собственным примером возбудить в них охоту и усердие.
Заботливо теперь у меня — паралич бедной Михеевны совершенно срезал и нас. Вот скоро три
недели, что мы все возимся с нею, но успеха мало и вряд ли можно надеяться на выздоровление. Она всегда была, на старости лет, олицетворенная деятельность; и тем ей теперь труднее, нежели другому, привыкшему хворать, —
делаем, что можем, — и это наша прямая обязанность
за ее заботы об нас в продолжение 13 лет.
Неделя шла
за неделей, и уже приближались рождественские праздники, а Розанов не
делал ни шагу
за ворота больницы.
Вихров давно уже слыхал о Кнопове и даже видел его несколько раз в клубе: это был громаднейший мужчина, великий зубоскал, рассказчик, и принадлежал к тем русским богатырям, которые гнут кочерги, разгибают подковы, могут съесть
за раз три обеда: постный, скоромный и рыбный, что и
делают они обыкновенно на первой
неделе в клубах, могут выпить вина сколько угодно.
— Как кто? Этакого слабого человека целую
неделю поймя поили, а потом стали дразнить. Господин Постен в глазах при нем почесть что в губы поцеловал Клеопатру Петровну… его и взорвало; он и кинулся с ножом, а тут набрали какой-то сволочи чиновничишков, связали его и стали пужать, что в острог его посадят;
за неволю дал вексель, чтобы откупиться только… Так разве благородные господа
делают?
Две
недели: какой срок для влюбленного! Но он все ждал: вот пришлют человека узнать, что с ним? не болен ли? как это всегда делалось, когда он захворает или так, закапризничает. Наденька сначала, бывало, от имени матери
сделает вопрос по форме, а потом чего не напишет от себя! Какие милые упреки, какое нежное беспокойство! что
за нетерпение!
— Уж дал! А! — сказал с досадой дядя, — тут отчасти я виноват, что не предупредил тебя; да я думал, что ты не до такой степени прост, чтоб через две
недели знакомства давать деньги взаймы. Нечего
делать, грех пополам, двенадцать с полтиной считай
за мной.
Так Володин и
сделал. И еще придумал одну замысловатую штуку: предложил Надежде Васильевне заниматься с ее братом ручным трудом. Надежда Васильевна подумала, что Володин нуждается в заработке, и немедленно согласилась. Условились заниматься три раза в
неделю по два часа,
за тридцать рублей в месяц. Володин был в восторге: и денежки, и возможность частых встреч с Надеждою Васильевною.
— Нет-с, вы так не
сделаете; сначала все так говолят, а как вам голяцего
за козу зальют, так и не уедете. Генелал Пеллов тоже сюда на
неделю плиехал, а как пледводитель его нехолосо плинял, так он здесь уж втолой год живет и ходит в клуб спать.
Я в 6 часов уходил в театр, а если не занят, то к Фофановым, где очень радовался
за меня старый морской волк, радовался, что я иду на войну,
делал мне разные поучения, которые в дальнейшем не прошли бесследно. До слез печалились Гаевская со своей доброй мамой. В труппе после рассказов Далматова и других, видевших меня обучающим солдат, на меня смотрели, как на героя, поили, угощали и платили жалованье. Я играл раза три в
неделю.
— Да, слышь ты, глупая голова! Ведь
за морем извозчики и все так
делают; мне уж третьего дня об этом порассказали. Ну, вот мы отъехали этак верст пяток с небольшим, как вдруг — батюшки светы! мой седок как подымется да учнет ругаться: я, дескать, на тебя, разбойника, смотрителю пожалуюсь. «Эк-ста чем угрозил! — сказал я. — Нет, барин, смотрителем нас не испугаешь». Я ему, ребята, на прошлой
неделе снес гуся да полсотни яиц.
Как сказали, так и
сделали. Настя провела в сумасшедшем доме две
недели, пока Крылушкин окольными дорогами добился до того, что губернатор, во внимание к ходатайству архиерея, велел отправить больную к ее родным. О возвращении ее к Крылушкину не было и речи; дом его был в расстройстве; на кухне сидел десятский, обязанный следить
за Крылушкиным, а в шкафе следственного пристава красовалось дело о шарлатанском лечении больных купцом Крылушкиным.
Мольер. Ах да, с вами еще. Вот что, сударь. Это… вы простите меня
за откровенность — фокус второго разряда. Но партерной публике он понравится. Я выпущу вас в антракте в течение
недели. Но все-таки как вы это
делаете?
Несколько
недель, проведенных мною на Половинке в обществе Гаврилы Степаныча, Александры Васильевны, Евстигнея и изредка посещавшего нас Мухоедова, принадлежат к счастливейшему времени моей жизни, по крайней мере никогда мне не случалось проводить время с такой пользой и вместе с таким удовольствием; моя работа быстро подвигалась вперед, Гаврило Степаныч принимал в ней самое живое участие, помогал мне словом и делом и с лихорадочным нетерпением следил
за прибывавшим числом исписанных листов, которые он имел ангельское терпение перечитывать по десять раз,
делал замечания, помогал в вычислениях, так что в результате моя работа настолько же принадлежала мне, как и ему.
— Но если бы вы знали, как он меня мучит! — сказала она, и слезы, горючие, обильные слезы брызнули из ее больших глаз. — Он замучил меня! — продолжала она, ломая руки. — Я ему ничего не говорила… ничего… Я только сказала, что нет надобности держать… лишних работников, если… если можно, когда угодно, иметь поденщиков. Ведь… ведь работники уже целую
неделю ничего не
делают… Я… я только это сказала, а он раскричался и наговорил мне… много обидного, глубоко оскорбительного.
За что?
— И опять через
неделю уйдешь. Ты знаешь, что он
сделал прошлой весной, — сказал, обращаясь ко мне, Челновский. — Поставил я его на место, сто двадцать рублей в год платы, на всем готовом, с тем чтобы он приготовил ко второму классу гимназии одного мальчика. Справили ему все, что нужно, снарядили доброго молодца. Ну, думаю, на месте наш Овцебык! А он через месяц опять перед нами как вырос. Еще
за свою науку и белье там оставил.
Глуховцев. Да. Молодости… Вот ты говоришь, похудел я… А ты знаешь, что я
за эту
неделю чуть не сошел с ума? Вдруг так неожиданно, так сразу… Я ничего не понимаю. Почему? Зачем? Наконец, что я
сделал такое, чтоб меня наказывали так больно?
— А
делала то, что через
неделю же стала говорить и поступать все вопреки бабушке! — отвечал порывисто Яков Иванов. — Что бы те ни предприняли и ни
сделали, все им было неприятно; что есть подарки, так и
за те не то чтобы как следует поблагодарили, а в руки даже взять не хотели хорошенько и все кидком да швырком.
Софья Егоровна.
За что ты убиваешь меня? Не прошло и трех
недель после той ночи, а я уже стала походить на щепку! Где же обещанное тобою счастье? Чем кончатся эти твои выходки? Подумай, умный, благородный, честный человек! Подумай, Платонов, пока еще не поздно! Подумай вот сейчас… Сядь вот на это стуло, выкинь всё из головы и подумай только об одном: что ты
делаешь со мной?
Прогуляв деньги, лошадей да коров спустил, потом из дому помаленьку стал продавать, да года два только и дела
делал, что с базара на базар ездил: по субботам в Городец, по воскресеньям в Катунки, по понедельникам в Пучеж, — так целую
неделю, бывало, и разъезжает, а
неделя прошла, другая пришла, опять
за те же разъезды.
— Взял человечка, да не знаю, выйдет ли толк, — отвечала Манефа. — Парень, сказывают, по ихним делам искусный, да молод больно… И то мне
за диковинку, что братец так скоро решился приказчиком его
сделать. По всяким делам, по домашним ли, по торговым ли, кажись, он у нас не торопыга, а тут его ровно шилом кольнуло, прости Господи, сразу решил… Какую-нибудь
неделю выжил у него парень в работниках, вдруг как нежданный карась в вершу попал… Приказчиком!..
За две
недели болезни девочка вытянулась и похудела до неузнаваемости. Казенное платье висело на ней, как на вешалке. Неровно остриженные волосы чуть-чуть отросли и
делали ее похожей на мальчика. Подурневшее до неузнаваемости лицо, слишком большой рот, обострившийся нос, болезненный цвет кожи, без тени былого румянца, и эти глаза, ставшие огромными и потерявшие их обычный насмешливый блеск!
— Не спрашивай, ничего не спрашивай… Гадалка все видит, все знает и без вопросов… Насквозь тебя глядит. Все примечай
за мною и
делай то же, и все твои заветные желания исполнятся не позже конца
недели…
Но три
недели назад Лестман неожиданно
сделал ей предложение выйти
за него замуж; Александра Михайловна отказала сразу, решительно, с неожиданною для нее самой быстротой; как будто тело ее вдруг возмутилось и, не дожидаясь ума, поспешно ответило: «Нет! нет!» До тех пор она словно не замечала, что этот участливый, тускло-серый человек — мужчина, но когда он заговорил о любви, он вдруг стал ей противно-чужд.
Вечером Андрею Ивановичу
сделали ванну, и он почувствовал себя немного лучше. Тяжелые больные легковерны: незначительное улучшение в своем состоянии они готовы считать
за начало выздоровления; Андрей Иванович решил, что
недели через две-три поправится, и горько пожалел, что не лег в больницу раньше.
Первый настоящий страх, от которого шевелились мои волосы и по телу бегали мурашки, имел своей причиной ничтожное, но странное явление. Однажды, от нечего
делать, ехал я июльским вечером на почтовую станцию
за газетами. Вечер был тихий, теплый и почти душный, как все те однообразные июльские вечера, которые, раз начавшись, правильной, непрерывной чередой тянутся один
за другим неделю-две, иногда и больше, и вдруг обрываются бурной грозой с роскошным, надолго освежающим ливнем.
Им и в голову не приходит, что вер, исповедуемых в наше время, вовсе не тысяча, а только три: китайская, индийская и еврейско-христианская (с своим отростком магометанством), и что книги этих вер можно купить
за 5 руб. и прочесть в две
недели, и что в этих книгах, по которым жило и теперь живет всё человечество,
за исключением 0,07 почти неизвестных нам, заключена вся мудрость человеческая, всё то, что
сделало человечество таким, какое оно есть.
За неделю до мукденского боя он
делал инспекторский смотр обоим нашим госпиталям, нашел у Султанова людей плохо устроенными, лошадей худыми, изнуренными, отчетность запущенною и в приказе по дивизии
сделал всемогущему Султанову резкий выговор.
И он думал: как ехидны и лукавы женщины! Наташа
делала вид, что выходила
за Ивана Карлыча по страстной любви, и каждую
неделю писала ему в Тверь нежные письма…
У ней нет своей воли. Она точно кукла с проволокой,
за которую дергает штукарь, сидящий позади кулис, где движутся марионетки… Дергает проволоку ее муж… Для него она здесь останется еще
неделю, две, а может быть, и больше… С его знакомыми она должна знакомиться,
делать визиты, принимать… У ней нет духу объявить, что она уедет пораньше… Там ей все-таки будет полегче. Но и в губернском городе ждут ее обязанности предводительши.
Гориславская. Ничего, все по-старому!.. И ты, и я дали свое слово; слово это должно быть ненарушимо. Дочь жида… понимаешь… не может быть
за Леандровым. Павел Флегонтыч мой жених; я обручена с ним, он мною не гнушается… все, что он
делал против нас, было из любви ко мне. Прости мне; без ведома твоего я писала к нему вчера и подтвердила вновь обещание принадлежать ему. Через
неделю я буду его женой; ты должна меня благословить.
Между прочим молодая девушка рассказала Николаю Герасимовичу, что в их доме, наверху, затевается свадьба: дочь хозяина дома выходит замуж
за француза, который приехал в Милан на
неделю, но влюбился в Веронику, так звали дочь домохозяина, и
сделал ей предложение. После свадьбы молодые уезжают в Париж.
«Зачем, зачем я не
сделала этого… — мелькнула у нее мысль. — Он бы поневоле несколько
недель высидел бы дома, а
за это время я могла бы повлиять на Кутайсова и сама, и через Генриетту… Он сумел бы настроить государя против сватовства императрицы, а быть может и она сама, не видав выбранного ею жениха для Похвисневой несколько времени, забыла бы о нем и о своем плане».
— Что же мне
делать? Вы видели тот мой рисунок — я его уничтожил и вот уже целую
неделю не берусь
за грифель. Конечно, — продолжал он раздумчиво, потирая лоб, — лучше бы совсем разбить доску, тогда в наказанье мне не дали бы новую… — Вы лучше просто возвратите ее начальству.
Не поражала своим убожеством грязная, пустая комната; не замечалось и того, что сам он стал нечистоплотен и ленив: по
неделям не меняет белья, ленится чистить ногти, а когда и замечалось, то тут же опровергалось резонным соображением: «Ведь мне
за барышнями не ухаживать!» Легче было и дело
делать спустя рукава; не так обидно казалось и то, что он в пятьдесят лет штабс-капитан, тогда как иные товарищи его по выпуску уже полковники, а то и генералы.
Резцов пошел
сделать обход своей части люнета. Капитан Катаранов стоял в середине люнета. Положив голову в папахе на руку, он облокотился о бруствер и о чем-то думал.
За последние две
недели Катаранов стал совсем другим, чем прежде: был молчалив и угрюм, много пил; в пьяном виде ругал начальство, восхвалял японских генералов Куроки, Ояму, Нодзу, оглядывал всех злыми, вызывающими глазами и как будто ждал возражений; а то плакал, бил себя кулаками в грудь и лез целоваться.